Блоги  Книга Конрад Лоренц "Человек находит друга" [Клуб БАССЕТ-ХАУНД]

ПЕРЕМИРИЕ
Собаки, даже заядлые охотники, удивительно легко усваивают, что они не должны трогать других жи-вотных, обитающих в том же доме. Самые отпетые кошененавистники, которые, несмотря ни на какие наказания, продолжают гонятся за кошками в саду, не говоря уже об улице, без труда выучиваются не покушаться в доме ни на кошек, ни на других животных. Поэтому я всегда знакомлю собак с только что купленными животными у себя в кабинете. Почему собака в стенах дома становится менее кровожадной, я не знаю, но одно несомненно: внутри дома угасает только ее страсть к охоте, но не к дракам. Все мои собаки вели себя очень агрессивно с любой чужой собакой, которая осмеливалась войти в наши комнаты. У меня не было случая проверить эти наблюдения на других собаках, так как я принципиально не беру своих псов с собой, когда идут к друзьям, у которых в доме есть собака. Мной руководит простая дели-катность, и не только потому, что собачьи драки нервируют большинство людей (сам я отношусь к ним спокойно, так как мои псы обычно берут верх), но и потому, что у среднего кобеля появление в его вла-дениях чужого представителя его вида вызывает реакцию, малоприятную для хозяйки дома. У собак за-дирание ноги имеет совершенно четкий смысл - как ни парадоксально, точно тот же, что и соловьиная песня. Это способ обозначения границ своего участка, предупреждение все чужакам, что они вторгаются на территорию, которая уже кому-то принадлежит. Почти все млекопитающие ставят на своих участках пахучие метки, так как воздух там и без того пропитан и ее собственным запахом, и запахом ее владель-цев. Но если чужой пес или - что еще хуже - давно известный заклятый враг хотя бы на несколько секунд переступит порог, тормозящее влияние всех этих моментов тотчас исчезает. В этом случае любая не со-всем бесхарактерная собака сочтет своим святым долгом уничтожить запах врага, оставив свой более пахучий знак. К негодованию своего хозяина (и особенно хозяйки), этот чистоплотный комнатный пес отправится в обход дома, бесстыдно задирая ногу у каждого тола, стула или шкафа. Подумайте об этом, прежде чем вы решите навестить владельца собаки в сопровождении своего пса!
Таким образом, миролюбие собаки в ее собственном доме обеспечивает безопасность только потенци-альной добыче, но не другим собакам. Возможно, тут мы сталкивается с извечной и широко распростра-ненной в мире животных особенностью поведения, а точнее сказать, запретом. Известно, что ястребы и другие хищные птицы не охотятся возле своего гнезда. В непосредственной близости от их гнезд не раз обнаруживали гнезда вяхирей с полностью оперившимися птенцами; существуют подтвержденные све-дения, что пеганки выводили утят в обитаемых лисьих норах. О волках сообщалось, что они не трогают ланей, выращивающих свое потомство в непосредственной близости от их логова. Мне представляется вполне возможным, что именно этот вековой закон "перемирия" и объясняет, почему наша домашняя собака у себя дома ведет себя так сдержанно с самыми разными животными.
Однако запрет этот не является абсолютным, и требуются сильные меры воздействия, чтобы молодая собака, полная сил и к тому же азартный охотник, поняла, что кошка, барсук, дикие кролики, мыши и другие животные, с которыми она отныне должна делить внимание своего хозяина, не только не предна-значаются для еды, но неприкасаемы, священны и вообще табу! В мою память навсегда врезалось, как много лет назад я принес домой нашего первого котенка (это был Томас I) и попытался внушить моему псу Булли, заядлому охотнику на кошек, что он должен оставить малыша в покое. Когда я вынул котенка из корзинки, Булли бросился ко мне, исполненный радостного предвкушения, - он по-особому басисто, с подвыванием повизгивал, что делал лишь в редких случаях, а стремительно виляющий обрубок его хво-ста почти превратился в смутную полоску. Конечно, Булли не сомневался, что котенка я принес специ-ально для него, чтобы он расправился с ним по-свойски. Его уверенность имела под собой некоторые основания, так как в прошлом я не раз презентовал ему для расправы старых плюшевых мишек или тря-пичных собачек, потому что он очень смешно терзал свою добычу. Но теперь, к большому разочарова-нию Булли, я совершенно ясно дал ему понять, что котенка он трогать ни в коем случае не должен. Бул-ли был на редкость добрым и послушным псом, и я не опасался, что он пренебрежет моим приказом и все-таки набросится на котенка. Поэтому я не вмешался, когда он подошел к малышу и тщательно его обнюхал, хотя пес буквально дрожал от возбуждения, а гладкая глянцевидная шерсть на плечах и шее - там, где должна была бы дыбиться грива, - зловеще потемнела и потускнела.
Булли не тронул котенка, но продолжал время от времени оглядываться на меня с басистым визгом, крутить хвостом, как лопастью электрического вентилятора, и пританцовывать на всех четырех лапах. Таким способом он упрашивал меня поскорее позволить ему начать желанную игру - погоняться за этой чудесной игрушкой, схватить ее и встряхнуть так, чтобы она уже больше не шевелилась. Но я продолжал все более категорически отвечать "Нет!", грозя указательным пальцем, и в конце концов он посмотрел на меня так, словно сомневался в здравости моего рассудка, опустил уши, испустил самый глубокий вздох, на какой только способен французский бульдог, вспрыгнул на диван и свернулся калачиком. С этой ми-нуты он просто перестал замечать котенка, и в тот же день я оставил их наедине очень надолго, зная, что могу положиться на свою собаку. Однако, это вовсе не означало, что желание расправиться с котенком у Булли полностью угасло. Наоборот, каждый раз, когда я занимался котенком, и особенно когда брал его на руки, безразличие Були тотчас исчезало и он кидался ко мне, отчаянно вертя хвостом и так стуча ла-пами, что пол содрогался. При этом он смотрел на меня с тем же выражением напряженно-блаженного предвкушения, которое озаряло его морду, когда он изнывал от голода, и я вносил в комнату миску с еще не остывшей едой.
В то время я был еще очень молод, но тем не менее меня поразило простодушно-веселое выражение морды собаки, которая всем своим существом жаждала разорвать ив клочья крохотного котенка. Я уже хорошо знал привычки собачьей злости, и мне были отлично знакомы те выразительный движения, ка-кими собака демонстрирует ненависть, однако тут я впервые постиг истину, которая и огорчила и уте-шила меня, а именно: хищник убивает без всякой ненависти. Совершенно ясно (хотя в этой есть какой-то парадокс), что хищник испытывает к животному, которое он намерен убить, примерно те же чувства, какие у меня вызывает предназначенная на ужин ветчина, когда я вдыхаю ее доносящийся из кухни пле-нительный аромат - залог приятного вечера. Ведь для хищников его жертвы - залог вовсе не "ближние". Умудрись вы втолковать льву, что антилопа, на которую охотится, - его сестра, а лисе - что кролик ее брат, они, без сомнения, удивились бы не меньше, чем мы, если бы нам заявили, что наш самый заклятый враг - это человек. Только те существа, которые не сознают, что их добыча подобна им самим, могут убивать, не вызывая осуждения, и вот этой-то безгрешности тщетно ищет человек, когда он пытается забыть, что его жертва - такое же живое существо, как и он сам, или внушает себе, что его враг - настоя-щий дьявол и заслуживает сострадания даже меньше, чем бешенная собака.
В одной из своих северных повестей Джек Лондон с жуткой реалистичностью описывает простодуш-ную кровожадность хищников. Большая стая волков окружила стоянку путешественника, у которого не осталось больше патронов. По мере того как силы человека иссякают, волки становятся все более дерз-кими и свирепыми. В конце концов, не выдержав усталости и долгой бессонницы, он ненадолго засыпает у своего догорающего костра. К счастью, он успевает вовремя проснуться и видит, что кольцо волков придвинулось ближе. Теперь ему хорошо видны их морды, и он вдруг замечает, что их прежнее злобное, угрожающее выражение исчезло - носы не наморщены, глаза не прищурены жестоко, клыки не обнаже-ны, уши не прижаты к голове. Рычание смолкло, воцарилась тишина, и повсюду вокруг себя он видит дружелюбные собачьи морды с торчащими ушами и широко раскрытыми глазами. И только когда один из волков нетерпеливо переступает с ноги на ногу и облизывается, путешественник в ужасе осознает жуткое значение этой дружественной успокоенности: волки настолько утратили страх перед ним, что видят в нем уже не опасного врага, а лакомый обед. Я не сомневаюсь, что сфотографируй меня кто-нибудь "с точки зрения" вышеупомянутой ветчины, мое лицо на снимке тоже источало бы одно благо-душие.
Даже много недель спустя самого легкого знака с моей стороны было бы достаточно, чтобы Булли убил юную кошку. Однако, не получая такого разрешения, он не только на нее не нападал, но, наоборот, мужественно защищал ее от других собак. Объяснялось это отнюдь не тем, что он питал к ней симпатию, а, вероятнее всего, следующим взглядом на ситуацию: "Уж если мне не позволяют разделаться с этой мерзкой кошкой в моем собственном доме, так пусть же она и другой собаке не достанется!"
С самого начала котенок не проявлял в присутствии Булли ни малейших признаков страха - верное свидетельство того, что у кошек нет инстинкта, который помогал бы им понять выражение собачьей морды. Я бы - и всякий, кто в них разбирается, - насмерть перепугался этих взглядов, исполненных пло-хо сдерживаемого нетерпения. Но котенок и в ус не дул. Не подозревая, как он рискует, малыш постоян-но пытался затеять игру, то выдавая бульдогу дружеские авансы, то (что было гораздо опаснее) пригла-шая его побегать за собой. Он приближался к псу с вкрадчивой миной и тут же пускался наутек в надеж-де, что тот бросится его догонять. В подобные минуты моему бравому маленькому Булли требовалось все его самообладание, и по его напряженному телу пробегала дрожь подавленной страсти. Я абсолютно убежден, что кошки, если только у них нет предварительного индивидуального опыта, не понимают движений, которыми собаки выражают свои чувства, хотя эти движения очень сходны с их собственны-ми. Кошки, находящиеся в дружеских отношениях с собаками, что может привести - а часто и приводит - к их гибели. Я много раз наблюдал, как такая кошка с бесстрашным простодушием смотрит прямо в гла-за незнакомой собаке, хотя та явно вот-вот на нее бросится. Столь же редко и собака, которая дружит с кошкой, понимает смысл позы, принятой рассерженной кошкой, разве что она знает его по прежнему горькому опыту. Удивительно! Ведь, казалось бы, собака может понять ворчание кошки, так похожее на ее собственное.
Как-то мы с Сюзи (ей тогда было семь месяцев) пришли в гости к владельцам большой ангорской кош-ки, которая встречала мою юную чау-чау выгнутой спиной и зловещим урчанием. Сюзи и ухом не пове-ла, а направилась прямо к кошке и, повиливая хвостом и с любопытством подняв уши, потянулась к ней носом, точно к дружески настроенной собаке. Даже получив первый удар когтистой лапой, она, по-видимому, сочла, что произошла ошибка, и не оставила попытки завязать знакомство. Следующий до-вольно сильный удар, который обрушился на ее серебристо-серый нос, тоже не обидел ее по-настоящему - она только чихнула, потерла нос мохнатой щенячьей лапой и презрительно отвернулась от негостепри-имной киски.
Через несколько недель отношение Булли к котенку изменилось. Я не знаю, произошло ли это внезапно или дружба между ними крепла постепенно в мое отсутствие. Как-то я увидел, что Томас опять игриво подобрался к бульдогу и тотчас ударился в бегство. К моему удивлению и ужасу, Булли вскочил и ки-нулся за котенком, который скрылся под диваном. Втиснув свою большую голову под диван, Булли про-должал лежать в этой позе и на все мои растерянные уговоры только бурно вилял коротким обрубком хвоста. Это отнюдь не означало дружеского расположения к кошке, так как Булли вилял бы с не мень-шим пылом, если бы зубами, а хвостом выражал бы самые лучшие чувства. Какой это поразительно сложный механизм - мозг! Выразительные движения обрубка Булли следовало бы истолковать так: "Ми-лый хозяин, пожалуйста, не сердись, но, к моему большому сожалению, в данную минуту я совершенно не способен отпустить эту мерзкую тварь, даже если ты сочтешь нужным задать мне трепку или - боже упаси! - окатить меня холодной водой". Но теперь Булли вилял не совсем так. А секунду спустя, когда, подчиняясь моей команде, он все-таки выбрался из-под дивана, Томас тоже вылетел оттуда, как пушеч-ное ядро, прыгнул на бульдога, вцепился одной лапой ему в шею, другую запустил в шерсть над глазом и, немыслимым образом вывернув головенку, попытался укусить его за горло. На мгновение передо мной застыла удивительно пластичная группа, точно воспроизводившая известную картину знаменитого художника-анималиста Вильгельма Кунерта, на которой лев убивает буйвола этим же самым артистич-ным движением.
Булли немедленно подыграл Томасу, весьма убедительно изобразив движения сраженного буйвола. Он тяжело упал на грудь, подчиняясь рывку крохотных лапок, и перекатился на спину с таким убедитель-ным предсмертным хрипом, какой способен испустить только счастливый бульдог или издыхающий буйвол. Когда Булли надоело быть жертвой, он перехватил инициативу, вскочил и стряхнул с себя ко-тенка. Тот пустился наутек, но почти сразу же позволил себя догнать, перекувыркнувшись в воздухе особым способом, который я опишу позже. И я впервые в жизни стал свидетелем одной из наиболее оча-ровательных игр, какие только бывают в мире животных. Контраст форм и движений толстого, глянцево-черного мускулистого тела собаки и гибкой серой кошачьей фигуры, полосками и стремительностью точно подобной тигру, создавал изумительное зрелище. Такие игры кошек с животными крупнее их для науки интересны тем, что эта система движений пускается в ход для умерщвления добычи и никогда - в драках. Мне приходилось видеть и притворные, и настоящие кошачьи драки, и, насколько я могу судить, дерущаяся кошка таких движений не делает. Добыча, в шею которой нападающий вонзает когти, стара-ясь перегрызть ей горло снизу, должна быть крупнее хищника, но ни наша домашняя кошка, ни ее дикий предок за подобной добычей не охотились. Следовательно, этот очень интересный и, безусловно, вовсе не редкий феномен, вероятно, объясняется тем, что система движений, возникшая в незапамятные вре-мена и широко распространенная у родственных групп животных, для данной группы утратила свою первоначальную функцию поддержания жизни вида. Однако она сохранила наследственный характер, хотя используется теперь только в игре.
После смерти Томаса I прошло много лет, прежде чем мне вновь довелось увидеть, как играющая кош-ка проделывает движения "убийства буйвола". На этот раз "львом" был серебристый полосатый кот, за-душевный друг моей полуторагодовалой дочки Дагмары. Кот, вспыльчивый и менее всего добродушный, спускал девочке очень многое и покорно ей подчинялся, когда она принималась таскать его по комнате, хотя он был одного с ней роста, и его прекрасный, в серебристо-черных кольцах хвост всегда волочился по полу, так что рано или поздно Дагмара на него наступала, спотыкалась и падала на свою кошку. Коту, несомненно, делает большую честь тот факт, что даже в этом положении он не кусался и не царапался. Однако он отыгрался, навязывая Дагмаре роль буйвола. Было на редкость интересно наблюдать, как он подстерегал девочку, а потом прыгал, крепко обхватывал ее лапами и впивался зубами в ту или иную часть ее тела. Но: разумеется, не всерьез. Она принималась вопить, и тоже больше в шутку. Моя теория, что эти движения представляют собой реликт былых охотничьих привычек, подтверждается тем, что в игре им предшествует весьма реалистическое ожидание в засаде и подкрадывание.
Дружба между Булли и Томасов выходила далеко за рамки взаимной терпимости, которая повсеместно наблюдается у собак и кошек, живущих в одном доме, и прочность их привязанности доказывалась их встречами вне дома. В этих случаях они обменивались приветствиями - кот слегка урчал, а пес вилял хвостом. Это вовсе не означает, что собаки, которые столь же терпимы с кошками по-дружески, обяза-тельно будут столь же терпимы с ними и на улице. У меня в кабинете наши нынешние собаки вполне мирятся с присутствием нашей довольно ленивой кошкой, а Сюзи даже нередко играет с ней, причем кошка совсем не боится собак, крадет у них еду и ловит кончики их хвостов - она слишком апатична, чтобы играть в "льва и буйвола". Однако в других комнатах кошка держится более настороженно и тща-тельно избегает собак, в лучшем случае дразня их из безопасного места под низким диваном или откуда-нибудь со шкафа. Провоцировать же погоню за собой она всячески остерегается. Во дворе ее поведение снова меняется - она проявляет явный страх перед собаками, причем у нее есть для этого все основания, так как Волчик, несомненно, изнывает от желания затравить какую-нибудь кошку. Еще более натянутые отношения существовали между суровым серебристым приятелем Дагмары и моей Стаси. В доме Стаси игнорировала кота, но на дворе начинала охотиться за ним с таким упорством, что, признаюсь, когда он однажды пропал, виновницей этого таинственного исчезновения я счел Стаси.
Если под одной кровлей с собакой живут и другие четвероногие или пернатые, то, насколько трудно или легко будет ей справляться со своим охотничьим инстинктом, зависит от того, кто они такие. Даже самого азартного охотника можно быстро приучить к тому, чтобы он не трогал ручных птиц, как следует из ответа пса Красавчика его хозяину Куперу:

Когда твой чиж упал без сил,
Из клетки как-то улетел,
Его я дерзко не схватил,
Дабы не пробудить твой гнев.
Священным был он для меня -
Никак не лакомым куском,
И только перья нежно я
Ему пригладил языком.

Но внушить ему такое же уважение к различным мелким зверькам - задача чрезвычайно сложная. Наи-более соблазнительными собаке, по-видимому, представляются кролики, и тут не следует полагаться даже на тех собак, которые никогда не трогали кошек. Это относится и к моим собакам - Сюзи, напри-мер, непонятно почему не проявляет ни малейшего интереса к золотистым хомячкам, но даже не трудит-ся скрывать, как ей хотелось бы прикончить очаровательного тушканчика, который скачет на свободе по моему кабинету и которого ей строго-настрого запрещено трогать. Много лет назад я был несказанно удивлен, когда принес домой молодого ручного барсука и познакомил его с тогдашними моими собака-ми - свирепыми немецкими овчарками. Я полагал, что этот незнакомый дикий зверь пробудит в них худшие охотничьи инстинкты, но случилось обратное: барсук, который прежде жил у лесника и, несо-мненно, привык к собакам, бесстрашно пошел на овчарок, и те, хотя обнюхивали его с непривычной ос-торожностью, с самого начала признали в нем не добычу, а несколько странного члена собачьего племе-ни. Уже через два-три часа они увлеченно играли с ним, и любопытно, что приемы мохнатого новичка оказались слишком грубыми для его тонкокожих товарищей, которые то и дело взвизгивали от боли. И все-таки игра ни разу не перешла в драку. Собаки сразу же положились на осведомленность барсука в соответствующих запретах и позволяли ему валить себя на спину, хватать за горло и "душить" в соответ-ствии с правилами игры, как позволили бы это приятелям-собакам.
Поведение всех моих собак по отношению к приматам было весьма своеобразным. Мне пришлось как следует их вышколить, чтобы сберечь лемуров, и особенно очаровательную самочку Макси, за которой собаки, застав ее в саду, продолжали охотиться даже после всех преподанных уроков. Впрочем, ее это только забавляло, да и они были не так уж виноваты, потому что Макси обожала подкрадываться к ним, щипать за зад или дергать за хвост, чтобы потом удирать на дерево и, расположившись на безопасной высоте, провокационно болтать хвостом над головами разъяренных псов. Еще более двусмысленными были отношения Макси с кошками, и в частности с Пусси, хотя я дважды находил ей женихов, замуж она так и не вышла. Ее первый поклонник ослеп почти сразу же после того, как я его купил, жизнь же второго безвременно оборвал несчастный случай. А потому Макси оставалась бездетной и, как часто бывает в подобных ситуациях, завидовала счастливым матерям, обременным потомством; Пусси же об-заводилась потомством дважды в год. Макси прониклась к котятам такой же нежной любовью, какую питает к нашим детям моя незамужняя тетушка, но, если жена бывала только рада поручать малышей заботам тети Гедвиги, Пусси смотрела на такие вещи иначе. Она испытывала к Макси глубочайшее не-доверие, и та, когда ее охватывало делание ласкать и баловать котенка, должна была прибегать к особой тактике, обычно приносившей ей победу. Как бы тщательно ни прятала Пусси своих детей, как бы бди-тельно ни сторожила их, Макси все-таки их разыскивала и, бесшумно подкравшись сзади, похищала ко-тенка. Ей было совершенно достаточно одного - двух она никогда не брала. Малыша она держала так, как держат маленьких лемуров их матери - прижимала его к животу задней лапой. Трех свободных лап ей вполне хватало для того, чтобы убежать от кошки и раньше нее вскарабкаться на дерево, даже если та сразу же замечала похитительницу и бросалась в погоню немедленно. Обычно преследование заверша-лось тем, что Макси с котенком устраивалась на самых верхних ветках, куда кошка не могла за ней сле-довать, и принималась упоенно его нянчить. Наиболее важную часть церемонии составляли врожденные инстинктивные движения, которыми она приводила в порядок шерстку малыша. Макси самозабвенно вылизывала котенка - ему эта процедура очень нравилась - и главное внимание обращала на те части те-ла, которые у всех младенцев требуют особо тщательного ухода. Конечно, мы старались как можно ско-рее отобрать у нее котенка, опасаясь, как бы она не уронила его на землю, но этого, по правде говоря, ни разу не произошло.
Возникает любопытный вопрос, ответа на который я так и не нашел: каким образом Макси узнавала в котенке "младенца"? Дело было не в величине: к столь же маленьким, но взрослым зверькам она относи-лась с полнейшим равнодушием, а когда позже Тита принесла щенят, любвеобильная "тетушка" проник-лась к ним такой же нежностью, какой она прежде пылала к котятам, и ее чувства нисколько не остыли и после того, как быстро развивающиеся овчарки переросли ее вдвое. По моему настоянию Тита - хотя или с большой неохотой - позволяла Макси изливать на щенят ее неудовлетворенную потребность в мате-ринстве. Какие разыгрывались забавные сцены и какие восхитительные игры завязывались между лему-ром и молодыми собаками!
Когда родился мой старший сын Томас, Макси восприняла его как наиболее подходящий объект для своих забот и часами просиживала на краю коляски. Люди, не привыкшие к виду лемуров, вероятно, ис-пытывали жутковатое чувство - ведь не всякий сумеет отгадать по далеко не обычному облику этих странных существ, как они на самом деле милы и привлекательны. Непосвященные усматривают что-то призрачное в этих черных личиках с "человеческими ушами", узким носом, слегка торчащими собачьими зубами и огромными янтарно-желтыми глазами, зрачки которых, как у всех ночных животных, днем су-жаются в крохотную чернильно-черную точку. В прошлом зоологи объединяли эту группу животных под название "лемуры-привидения". Но я поручил бы своего ребенка заботам лемура так же спокойно, как и собственной тете. Макси была способна причинить ему вред не больше, чем та. Однако именно любовь Макси к ребенку и привела к трагическому конфликту - она ревновала его к законным няням и вела себя с ними настолько агрессивно, что пришлось ограничить ее свободу. Ведь когда Макси "при-сматривала за ребенком", она не подпускала к нему никого, кроме меня.
Совсем не так, как с лемуром, держались мои собаки и кошки с настоящими обезьянами, была ли то крохотная мармозетка или самка-капуцин Глория, которая была чуть побольше домашней кошки.
Существует широко распространенное заблуждение, будто человеческий взгляд обладает странной силой. Маугли волки изгнали из своей стаи именно потому, что не выдерживали его взгляда, и даже пан-тера, его лучший друг, не могла смотреть ему прямо в глаза. Это суеверие, как и многое другое, хотя и не все, содержит зерно истины. Для птиц и млекопитающих, безусловно, можно считать характерным, что они не смотрят прямо друг на друга или на человека, которому доверяют, то есть не смотрят пристально. Лишь очень немногие животные обладают теми особенностями строения сетчатки, которые позволяют человеку видеть предметы отчетливо. У человека центральный участок видеть сетчатки дает отчетливое изображение, а периферическое - размытое; потому то наши глаза все время переходят с одной точки на другую, по очереди фиксируя на каждой центральную часть сетчатки (центральную ямку). Мы вовсе не видим всю охватываемую нашим взглядом картину одинаково четко, как она получается на фотографии. У подавляющего большинства животных функции центрального и периферических участков сетчатки разделяются не так резко, как у человека. Другими словами, первые дают менее, а вторые - более четкое изображение.
Поэтому животные, как правило, сосредоточивают взгляд на одной точке гораздо реже и на гораздо более короткое время, чем человек. Отправьтесь в длительную прогулку со своей собакой и понаблюдай-те, часто ли она смотрит на вас прямо. Вы обнаружите, что за несколько часов это произойдет раза два, не больше - и по одной с вами дороге она идет словно бы случайно. На самом же деле собака прекрасно видит хозяина периферическим зрением.
Большая часть животных, способных смотреть обоими глазами одновременно в одну точку, - рыбы, пресмыкающиеся, птицы и млекопитающие - пользуются этой способностью только в моменты большо-го напряжения, когда их внимание сосредоточено на конкретном предмете. Человек постоянно фиксиру-ет центральный участок сетчатки то на том, то на другом, и мы отмечаем как некую странность, если наш собеседник вдруг "устремит взгляд в пространство". У большинства же животных такой взгляд в никуда - это норма. Если животное надолго остановит свой взгляд на чем-то, это означает либо страх, либо определенные намерения, как правило, не сулящие ничего хорошего объекту его внимания. Фикси-рование взгляда у такого животного, в сущности, равносильно взятию на прицел. Желая привести кон-кретные примеры случаев, когда моя собака смотрит на меня подобным взглядом, я после долгих разду-мий могу припомнить лишь три: во-первых, когда я вхожу в комнату с ее миской, во-вторых, во время шутливых драк, и, в-третьих, когда я резко ее окликаю. Друг на друга животные смотрят пристально только перед тем, как предпринять решительные действия, или испытывая страх. Поэтому долгий взгляд для них - нечто враждебное и угрожающее, и у человека они его расценивают как признак самых черных намерений. В этом и заключается весь секрет "силы человеческого взгляда". Если я внезапно окажусь в обществе крупного хищника, причем нас не будет разделять решетка, и если, еще не разобравшись в его отношении ко мне, я замечу, что он не спускает с меня взгляда широко раскрытых глаз - как это делает всякий нормальный человек, общаясь с ближними, - тогда, не скрою, я спешу ретироваться елико воз-можно быстрей. В этом случае "сила львиного взгляда" окажется весьма значительной.
В соответствии с различиями в строении зрительного аппарата прямой взгляд у человека означает об-ратное тому, что он знаменует у хищников семейства кошачьих или собачьих. Человек, который не смотрит мне в глаза и все время отводит взгляд, либо замышляет в отношении меня что-то дурное, либо боится меня (ведь смущение - это определенная степень страха). Точно то же справедливо и для живот-ного, которое считает нужным пристально меня рассматривать. Эти наблюдения подсказывают нам, как мы должны вести себя, имея дело с животными. Тот, кто хочет завоевать доверие робкой кошки, нервной собаки или им подобных, должен взять за правило никогда не устремлять на них пристального взгляда голодного льва. Смотреть нужно мимо, так, чтобы ваши глаза останавливались на них как бы случайно и лишь на самое короткое время.
Глаз же обезьяны устроен как человеческий. У обезьян глаза тоже посажены в черепе так, что они смотрят прямо вперед и точно таким же образом фокусируются на отдельных предметах. Поскольку обезьяны наделены ненасытным любопытством и в то же время ни тактом, ни дипломатичностью в об-щении с другими существами не отличаются, они отчаянно действуют на нервы всем остальным высшим млекопитающим и в особенности собакам и кошкам. То, как эти последние реагируют на обезьян, пре-красно показывает их отношение к человеку. Собаки, кроткие послушные с человеком, позволяют даже крохотным обезьянам тиранить себя на все лады. Мне ни разу не пришлось защищать моих капуцинов и от самых сильных и свирепых собак. Наоборот, я нередко бывал вынужден заступаться за собаку. Ма-ленький белолобый капуцин Эмиль, который, несомненно, по-своему очень любил Эмиль, использовал его попеременно то как верховую лошадь, то как грелку. Если бульдог пробовал хоть в чем-то воспроти-виться желаниям этого нахального крошки, он немедленно карался пощечинами или укусами. Ему не разрешалось вставать с дивана, пока Эмиль возле него грелся, а когда наступало время кормить Булли, я всегда прежде удалял Эмиля, иначе он совсем замучил бы бедную собаку, хотя ему и в голову не пришло бы в самом деле съесть неприхотливый собачий обед. В целом собаки ведут себя с обезьянами, словно с избалованными и злыми детьми, которые, как хорошо известно, могут безнаказанно дразнить добродуш-ных собак, и последние не только их не укусят (чего они вполне заслуживают), но даже не зарычат на них.
Все, что я говорил о поведении собак по отношению к детям, в значительной степени относится и к кошкам. Однако кошки далеко не так терпеливы, хотя и сносят от детей много больше, чем от взрослых. Что же касается обезьян, то Томас I, когда Макси таскала его за хвост, без всяких колебаний с шипением и ворчанием награждала ее оплеухой, да и остальные мои кошки не хуже него умели поставить обезьян на место. Возможно, им благоприятствовал тот факт, что обезьянам, согласно моим наблюдениям, свой-ствен некоторый прирожденный страх перед хищниками семейства кошачьих. Две мои мармозетки были парализованы ужасом при виде чучела тигра в зоологическом музее, хотя обе они родились в неволе и никак не могли иметь в прошлом неприятных встреч с подобными животными. И обе они очень остере-гались кошек. Мой капуцин вначале тоже относился к кошкам гораздо почтительнее, чем к собакам, хотя кошки, конечно, были заметно меньше последних.
Мне не нравится сентиментальное очеловечивание животных. Меня всегда слегка поташнивало, когда в журнале какого-нибудь общества защиты животных я вижу надпись: "Добрые друзья" (или еще что-нибудь в том же духе), а над ней фотографию, на которой кошка, такса и зарянка едят втроем из одной миски или - это совсем уж нестерпимо, но такую фотографию я видел совсем недавно - сиамская кошка и маленький аллигатор восседают бок о бок, равнодушно игнорируя друг друга. Исходя из своего собст-венного опыта, я считаю, что настоящая дружба между животными разных видов чрезвычайно редка. По этой причине я и назвал настоящую главу "Перемирие", а не "Дружба животных" или как-нибудь еще в том же роде. Взаимная терпимость - это, безусловно, не синоним дружбы, и даже когда животных объе-диняет общий интерес (например, когда они играют вместе), все-таки, как правило, нельзя говорить, буд-то между ними существует истинное доброжелательство и, уж тем более, прочная дружба. Мой ворон Роа, который пролетал по несколько километров, чтобы отыскать меня на каком-нибудь дунайском пля-же, моя серая гусыня Мартина, которая встречала меня с тем большим восторгом, чем дольше я отсутст-вовал, мои дикие молодые гусаки Петер и Виктор, которые мужественно защищали меня от наскоков старого гусака, хотя сами смертельно его боялись, - все эти животные действительно были моими друзь-ями, то есть наша привязанность была взаимной. Отсутствие подобных чувств между животными разных видов в основном объясняется "языковым барьером". Я уже упоминал о трениях, которые возникают между собаками и кошками потому, что лишены врожденного понимания смысла даже наиболее важных из демонстрационных движений другого вида - движений, осознающий угрозу или гнев. Еще меньше способны они понимать проявление более тонких оттенков дружеских эмоций. Даже отношения Булли и Томаса I, которые благодаря силе привычки и благоприобретенной способности к определенному взаи-мопониманию достигли кое-какой глубины, все-таки едва ли заслуживают названия дружбы, как и при-ятельские игры Тити и барсука. И тем не менее отношения этих двух пар наиболее приближаются к ис-тинной дружбе между животными двух разных видов из всего, что мне довелось наблюдать у себя в до-ме, где на протяжении десятков лет очень много животных самых разных видов жили в состоянии проч-ного перемирия и в условиях, которые как будто должны были бы способствовать возникновению друж-бы.
Правда, мне однажды пришлось стать свидетелем случая, показывающего, что пятнистую дворняжку и трехцветную кошку, которые обитали на ферме неподалеку от нас, связывали совершенно особые узы. Пес был несилен и трусоват в отличие от кошки, которая была намного старше его и, по-видимому, про-никлась у нему чем-то вроде материнского чувства, когда он был еще щенком. На этой основе сложилась самая тесная дружба между собакой и кошкой, какая мне известна. Они не только вместе играли, но и вообще предпочитали общество друг друга всему остальному и (этого я больше никогда нигде не наблю-дал) отправлялись вдвоем гулять по саду и даже по деревенской улице. Их необычайный союз выдержал самое суровое испытание, какому может подвергнуться дружба. Дворняжка входила в число признанных врагов моего французского бульдога, главным образом потому, что была меньше, чем он, - в отличие от подавляющего большинства других собак - и побаивалась его. Как-то раз Булли настиг пятнистого песи-ка на улице и собрался задать ему хорошую трепку. Хотите верьте, хотите нет, но трехцветная кошка пулей вылетела из дома, пронеслась через сад, выскочила на улицу, ринулась в бой, через пару секунд обратила Булли в бегство и проехала на нем, точно ведьма на помеле, довольно-таки порядочное рас-стояние! Если возможны такие подвиги, то тем более нельзя говорить о "дружбе" только потому, что раскормленная и флегматичная городская собака и столь же раскормленная и флегматичная кошка едят из одной миски, не бросаясь друг на друга.